«Дома я «выключал» учителя. Ну а в подростковом возрасте Устим, как и большинство ребят, отрицал и отвергал мои советы. Опирался на мнение внешнего круга. У нас не было книжной истории, когда сын всем делится с отцом, и у них стопроцентный духовный контакт…».
Полная видео-версия интервью
«Я приблизительно понимаю, кто еще, кроме Януковича и его команды, знал об этом сценарии. Если ты знал о готовящемся преступлении и ничего не сделал, чтобы его остановить, то ты — соучастник. Поэтому все, кто со стороны Майдана знал о готовящихся расстрелах, — виновны».
«И для страны это -- большая проблема. Которая показывает, собственно, почему эти люди ошибочно появились во главе государства. Они не мыслят с точки зрения пользы для страны. Они мыслят с точки зрения собственных страхов. А расследовать надо все преступления. И расстрелы на Майдане. И военные преступления на Донбассе. С двух сторон. И коррупцию во власти».
«Кто такой правоохранитель? В чем его прямая функция в системе? Как он должен действовать в повседневной и критической ситуациях? Как понимать и выполнять свои прямые обязанности? Потому что вопрос для правоохранителя, прокурора или судьи не в том, чью сторону занимать, а в том, как максимально честно и профессионально выполнить свои прямые обязанности».
«Речь, скорее, об общественном договоре. Когда общество и государство о чем-то договариваются, и по этому договору взаимодействуют. Ночь с 18 на 19 февраля 2014 года — это точка бифуркации, в которой государством был критически нарушен общественный договор. Когда государство перестало скрывать истинное лицо и заявило: «Да, я — бандит. Да, я могу вас убить, и мне за это ничего не будет».
«…что может как-то закончится этот конфликт. Зачем лишняя кровь? Не нужна. Но потом – все. Есть противник – есть работа на поражение. Никаких стеснений и колебаний»
«Как-то тихо пережила. Я уже не плакала. Я понимала, что как-то нужно самосохраниться. Это чувствовали все. И один наш медик, Толик, вдруг сказал: «Я знаю, что нам всем нужно». Он привез нас в Голосеевскую пустошь, там небольшое такое озеро, и ключи бьют холодные. Мы окунулись в эту ледяную воду……».
"Наверное, я до сих пор вижу в людях свет. Мне сложно, искренне сложно, поверить в то, что есть по-настоящему плохие люди. Даже несмотря на ту работу, которую мы делаем. Несмотря на сотни историй, где я слышу, как одни люди причиняют боль другим... Где одни пытают других... Ну, может быть, поэтому я могу продолжать заниматься тем, чем занимаюсь".
«В 2014-м казалось, что это возможно и что это может произойти быстро. Сейчас я не знаю…. Ситуация худо-бедно стабилизировалась. На нас сейчас никто не нападает. И идти вперед – это фактически идти на мирное население… »
«Дети ж не выбирают, где жить и как. Они жили, ходили в школу....и тут "бах"... получилось так, что ты остался на одной стороне, а твои друзья — на другой... Никто тебя не спрашивает, ехать тебе или оставаться.... О каких нарушениях прав здесь уже вообще можно говорить...»
«А нас касается. Я понимаю, что у нас мальчики. И что они оба военные. Но, знаете, я такая мама, что если сын скажет, что пойдет прыгать с парашютом, я не буду запрещать. Я буду прыгать вместе с ним».
«Даже сейчас… как бы не хотелось говорить, но спичкой чиркнуть на Балканах – там снова все начнется по новой… в Приднестровье то же самое…»
«Может быть, я сейчас валялся бы в какой-то канаве, пьяный и раздавленный. Я ночами плакал, в тысячный раз смотрел видео, а утром вставал, отвечал на звонки, искал снаряжение, берцы для таких же мальчиков на фронте…».
«Значительно увеличился процент людей, готовых давать деньги на различные общественные нужды. Стабильно около 40% украинцев занимаются подобной благотворительностью, а раньше, до Революции достоинства, было около 25%. Но, знаете, это все-таки эдакий новый патерналізм».
Комментировать 
