«... и четыреста гривен -- живи. .. Если бы были условия, когда человек понимал бы, что он сам будет зарабатывать на свою жизнь, не у кого не прося, это бы помогло... многие бы решились на переезд. При разработке подобных программ основное о чем мы часто забываем, -- это о человеческое достоинство».
«И как историк — тоже. Нельзя на историческом факультете научить понимать, как жили люди до тебя. Но только в сорок лет, уже воспитывая своих детей, пройдя ряд собственных жизненных горнил и компромиссов, я вдруг кое-что четко сообразил. Из абстракций эти люди вдруг превратились в живих».
«В своем первом письме, а оно было самое большое, Богдан написал: «Мама, нужно принять все, что случилось, как неотъемлемую часть биографии. Но главное, что я остался жив. А значит, все еще можно в этой жизни изменить».
«Фокусироваться на том, чтобы удерживать людей, — это очень сложно. Но поскольку расследование продолжается, значит, такие люди есть. Есть судья, который не идет на важный в его карьере конкурс, потому что не может бросить дело, которое начал. Пусть только в одном деле из десяти. Но такой судья есть».
«…пока они не докажут противоположного... Доброжелательный посыл миру дает больше шансов получить такой же ответ. В то же время я считаю, что никто никому ничего не должен...».
«...От того как ты поступаешь, как ты думаешь, что ты чувствуешь... Это все подконтрольно. Просто нужно сознательно к этому относиться. Контролировать себя. И тогда все чудесным способом изменяется вокруг тебя»
«Если ты ударил, то тебя ударят сильнее. Просто для того, чтобы научить. Я стараюсь не делать каких-то недобрых поступков. Стараюсь не завидовать людям, поскольку понимаю, что каждый успех стоит дорого. Не бывает ничего на ровном месте, человек за все платит…»
«Я верю в Бога и в какие-то основные общечеловеческие вещи. В то, что семья важна… Но, с другой стороны, все эти галицкие штуки так долго на меня давили, что сейчас я хочу от них немного отойти. Я слишком много комплексовала и переживала, что что-то делаю неправильно по отношению к людям, к семье».
«Значительная часть моих товарищей и друзей оказались способны демонизировать, дегуманизировать врагов до понятия — «они не люди». И это мощный откат к какому-то Средневековью. С человеческой точки зрения мне сложно смотреть, как добивают тех, кто слабее, кто уже побежден…».
«Потому что там было небезопасно. Но вели реальную борьбу десятки, ну, может быть, две-три сотни ребят. Которые были костяком. И там как раз оказались те люди, которые поставили идею выше себя. Был ли это юношеский максимализм? Да, был. Но было еще что-то...».
«Мне будет сложно увидеть, уразуметь что же происходит в душе другого человека, в его картине мира, если я не сделаю шаг в эту картину, если не стану частью этой картины…»
«Признал реальность агрессии и человеческих страданий. И в ответ на это решил вмешаться в украинскую ситуацию, всячески способствовал формированию признанной автокефальной церкви Украины. И через факт признания реальности стал востребован в Украине».
«Основная проблема России в том, что за всю ее историю не было такого протяженного участка во времени, который хотя бы одному поколению позволил бы вырасти без царя, генсека или Путина. Для России это большая беда, тормозящая развитие ее потенциала…».
«Многие вещи оседают в нас еще в детстве, когда мы еще не можем их критично осмыслить, выстроить по отношению к ним дистанцию и, к примеру, сказать: «Я подумаю, нужно мне иметь детей или нет». Ведь в год девочке уже дали в руки пупсика, чтобы играть в «дочки-матери». Это единственный предложенный ей формат. Ближе к тридцати годам прийти, например, к идее чайлдфри — сознательной бездетности, не так уж просто».
«Я росла атеисткой. Очень внимательно изучала научный атеизм, и сейчас могу вам рассказать обо всех противоречиях, которые есть в священных книгах. Это писали люди, что очевидно. Я верю в какую-то высшую силу. Конечно, это не тот Бог с бородой. Но я верю, что Иисус Христос был, и эта история правдива».
Комментировать 
