«Когда я читала «Сад Гетсиманський», то осознала трагедию украинского народа, которая откликнулась у меня трагедией моего народа. Эти две идентичности с того времени во мне и существуют. Хотя, вспоминаю, как учителя еще в начальной школе в Крыму говорили нам: вы можете не учить украинский язык, мол, это какая-то недоверсия русского, и в жизни он вам не пригодится».
«Вопрос возвращения к общеизвестным журналистским стандартам. С развитием соцсетей люди потеряли понимание, что такое вообще профессиональная новостная организация. Общество воспринимает соцсети как неотъемлемую часть медийного процесса. Нам придется объяснять заново, что такое журналистика, как мы работаем с источниками и почему иногда не можем их раскрывать...».
«Я думала: что мне делать дальше? Однако вернулась из Гарварда я с очень глубокой верой, что журналистика важна и нужна. Эти полтора года помогли мне многое понять о своей стране и о мире, а главное — о месте Украины в этом мире. Почувствовать, насколько мы зациклились на себе, закрылись в своем мыльном пузыре и не понимаем, как меняется мир вокруг».
«К примеру, Трампу сегодня не нужны лояльные медиа, потому что у него есть Твиттер. Украинцу тоже кажется, что ему не нужны брендовые медиа, потому что он быстрее прочитает пост Авакова на его личной странице, нежели будет ждать пока этот же пост в формате новости опубликует «УП» или ZN.UA. То есть доверие к конкретному блогеру или журналисту сегодня больше, чем к традиционному изданию».
«Украинская журналистика разделилась на время до публикации списков сайта «Миротворец» и после. После оккупированные территории и проживающие там люди оказались отрезанными как от украинских, так и от иностранных медиа. Глубже почти никто не копал. Истину почти никто не искал. А потом читатель просто привык к войне».
«Я хорошо помню, как зимой 2017-го «Украинская правда» дала материал международной правозащитной организации о случаях сексуального насилия в Донбассе. Я получила десятки писем и комментариев от граждан и упреки от коллег — дескать, сейчас не время об этом писать. Терпимость к иному мнению достигла критично низкой от метки».
«Во время второго Майдана мы тоже были слишком романтизированы процессами, происходящими в стране. Побеждали горячие сердца, а не холодные головы. Мы думали (и ждали), что здесь и сейчас произойдут большие изменения. В результате наша гражданская позиция вошла в конфликт с нашей профессией»
«И уже знала, что такое влияние. И правдой, и влиянием можно пользоваться как в общественных благородных целях, так и в собственных, разных меркантильных. Порой — ошибочно. Но это те вещи, с которыми я столкнулась уже намного позже».
«Одноклассник шел за мной по коридору. Потом он вдруг ударил меня между ног. Я упала. А он сказал: «Это чтобы крымские татары не размножались, и чтобы на планете было меньше таких ублюдков, как ты». Это очень глубоко сидело... Недавно по соцсетям выяснилось, что он воевал на востоке Украины за ДНР-ЛНР. И это тоже символичная история, которая не столько обо мне, сколько о нашем обществе».
«Новость — это сигнализация о событии. Ее посыл — ограничен. А вот поиск истины — достаточно длительный процесс, в котором должны участвовать и журналисты, и общество. Проблема как раз в том, что зачастую мы воспринимаем новость как истину. Произошла подмена понятий. И эту подмену осуществили в том числе мы сами, журналисты».
«И это актуальная тема для откровенной дискуссии в украинской медийной среде. Я ехала в Оксфорд в том числе и за ответом на вопрос, как нам объединить наше поляризованное общество. А оказалась в Британии «Брекзита» и растерянных британцев. В Штатах я поняла, насколько поляризовано американское общество, где существует Америка CNN и Америка Fox News».
«Мне было 16 лет, когда случился конфликт вокруг острова Тузла. Тогда в мой Богом забытый город Керчь — между двух морей — приехали журналисты разных украинских и российских изданий и телеканалов. Вот тогда я в первый раз остро почувствовала разницу в освещении одного и того же события журналистами двух стран».
«…во время Революции Достоинства. И этому было свое объяснение. Нам не хватало собственных ресурсов, чтобы охватить все происходящее в стране на тот момент. Со временем этот подход сыграл с нами злую шутку. В какой-то момент стало очевидно, что некоторые люди могут преследовать не совсем благородные цели. При этом они уже имели огромную аудиторию подписчиков и начали формулировать свою правду».
«Мы должны перестать двигаться по шаблону, который задает Фейсбук, присвоив себе монополию на правду. Мы должны говорить друг другу вещи, которые говорить и слушать больно. Каждый из нас имеет право высказать то, что думает. Мы должны вступить в диалог с региональной прессой и региональным гражданским обществом, дабы исключить истории, подобные той, что случилась с Катей Гандзюк. Потому что ответственность за то, что с ней произошло, несем и мы. Когда регионы живут своей жизнью, случаются Майданы и войны».
«У части фейсбучной столичной журналистики за последние несколько лет образовалась корона, которая иногда мешает повернуть голову и посмотреть по сторонам. Часть столичных журналистов, вероятно, воспринимают НСЖУ, как нарратив из советского прошлого, который так и не смог трансформироваться в современную организацию, отстаивающую интересы журналистов. Часть правды в этом, конечно же, есть…».
«Есть такое ощущение, что у нас, особенно в журналистике расследований, идет такое негласное соревнование. Я понимаю, что в каком-то смысле формированию такого мейнстрима помогла еще в 2000-е «УП». Но все-таки нам стоит понять: расследовательская журналистика не может быть исключительно антикоррупционной, и повестка сильно изменилась. Не хватает элементарных профессиональных пояснений».
«Ситуация с расследованием по Укроборонпрому. После публикации сразу началась дискуссия о том, что журналистам слили информацию и она повлияла на выборы. Конечно, нужно рассказывать обществу, что мы осознаем, что источники информации могут преследовать какие-то свои цели. Но мы ее тщательно проверяем, прежде чем публиковать. Потому, как эта информация является общественно значимой».
Комментировать 
