«Склонившись над ним, я еще почувствовал его запах. И когда осознал, что должен закрыть ему глаза, я был невыносимо зол на Бога. От обиды мне хотелось кричать. Ведь в свои девятнадцать он еще не успел нагрешить. Он еще не успел полюбить. Он еще не жил вообще. Это я должен был умереть. Но, как оказалось, такую смерть еще нужно заслужить».
«Потому что там было небезопасно. Но вели реальную борьбу десятки, ну, может быть, две-три сотни ребят. Которые были костяком. И там как раз оказались те люди, которые поставили идею выше себя. Был ли это юношеский максимализм? Да, был. Но было еще что-то...».
«На примере наших ребят будут воспитывать следующие поколения. Но не надо повторения. Хватит того, что мы с вами росли на лживых историях и мифах. Устим был обычным парнем. Со своими недостатками».
Вся страна уже знала о расстрелах 18 февраля. Мы увиделись около полуночи возле здания киевской администрации. Я заметил, что он сильно похудел. Поздоровались. «Я тебя люблю, сын» — «И я тебя, папа». Я его поцеловал. Он сразу все почувствовал и сказал: «Только не начинай…».
«Мой сын был убит выстрелом в голову. То есть стреляли на поражение. В человека, который не имел оружия. В мальчика в голубой каске. С расстояния сорока метров-- это было четко видно. И это — преступление. Выполнить преступный приказ — преступление».
«В чем-то я его переубеждал, в чем-то — нет. Он видел, как ребята в масках с цепями идут в атаку. И в какой-то момент тоже был готов к таким действиям. Но он услышал, когда я сказал: «Устим, подобные группы никогда не бывают самостоятельными. Кто-то всегда ими управляет».
«Если бы были названы фамилии одних исполнителей и заказчиков, это потянуло бы за собой цепную реакцию. Названные сдали бы остальных. Что привело бы в высшие эшелоны власти и элит».
«Да, об экстремизме во время событий на Банковой Я тогда очень испугался, что Устима кинут за решетку. Собирал доказательства, что его не было тогда в Киеве. По совету адвоката написал заявление в милицию, что у меня нет претензий к действиям правоохранительных органов. Да, я тогда спасал сына…».
«Я приблизительно понимаю, кто еще, кроме Януковича и его команды, знал об этом сценарии. Если ты знал о готовящемся преступлении и ничего не сделал, чтобы его остановить, то ты — соучастник. Поэтому все, кто со стороны Майдана знал о готовящихся расстрелах, — виновны».
«На втором курсе института, когда он уже учился в аграрном, Устим пришел к нам с девушкой. Я настолько психологически не справился с ситуацией, что это было видно со стороны. Сработал отцовский эгоизм».
«Ты четко видишь на пленке, что абсолютно конкретный человек стреляет в другого, и тот падает. Но тебе зачем-то нужно доказывать, что именно этот человек стрелял именно из этого оружия, и что именно эта пуля попала в другого человека... Это нонсенс. В цивилизованных странах есть понятие очевидности преступления. Очевидно, что стреляет, — значит, виновен».
«Я долго не мог решиться на этот шаг, потому что именно Устим держал. Но потом подумал, что и в атмосфере нашей с женой отстраненности сыну тоже не очень хорошо. Правда всегда лучше. Мы не говорили об этом. Я боялся начать сам…».
«Когда открыли уголовное дело, я попросил разрешения ознакомиться с материалами дела. И был шокирован. Следователь, который вел дело, через полгода (!) после гибели Устима даже не знал место, где это произошло. В деле его рукой было написано, что Устим Голоднюк погиб около моста. «Откуда вы это взяли?» — спросил я. «Там висит его портрет» — ответил мне следователь».
«Поскольку Устим занимался боксом, мог защитить. Конфликт произошел на этой почве. Защитил, но слишком жестко. Родители пострадавшего парня были не из бедных и требовали наказания. Но все равно можно было попробовать как-то все уладить. Однако он сказал «нет». Это было его решение. Так он расстался со своей детской мечтой».
«Вот мой кум уже двадцать лет строит дом. Потому что на свои заработанные строит. Там, очевидно, будут жить уже его дети и внуки. Так и со страной. Жертвы принесены. Ценностный выбор сделан. Фундамент заложен. Ориентиры обозначены».
«Дома я «выключал» учителя. Ну а в подростковом возрасте Устим, как и большинство ребят, отрицал и отвергал мои советы. Опирался на мнение внешнего круга. У нас не было книжной истории, когда сын всем делится с отцом, и у них стопроцентный духовный контакт…».
«Не могу сказать, что близкие погибших сосуществуют в каком-то едином порыве. Большинство семей — это абсолютно простые люди. Это измученные и больные старенькие матери, страдающие отцы, жены, потерявшие опору в жизни, дети, лишившиеся отцов…Не стало уже родителей Жизневского».
«Рождение сына и финансовая нестабильность 1990-х заставили сменить профессию. Пошел в правоохранительные органы. Продолжал вести секцию рукопашного боя. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как мужают мальчики, как кристаллизуются их характеры».
«Может быть, я сейчас валялся бы в какой-то канаве, пьяный и раздавленный. Я ночами плакал, в тысячный раз смотрел видео, а утром вставал, отвечал на звонки, искал снаряжение, берцы для таких же мальчиков на фронте…».
Комментировать 
