«Нет, я не зашла в события революции не готовым человеком. Наоборот, я всегда была достаточно резкой, даже, можно сказать, скандальной, всегда была на стороне кардинальных действий. И если рассуждать категориями «революция—эволюция», то я — за революцию… Но я начала иначе смотреть на многие вещи…».
«…В 2001-м году эти люди гоняли моего мужа за красно-черный флаг, а теперь они же вешают его на государственные офисы, которые возглавляют. Но я не верю в их метаморфозы. И вся эта история об украинском патриотизме и такой же власти выглядит для меня фейковой».
«Значительная часть моих товарищей и друзей оказались способны демонизировать, дегуманизировать врагов до понятия — «они не люди». И это мощный откат к какому-то Средневековью. С человеческой точки зрения мне сложно смотреть, как добивают тех, кто слабее, кто уже побежден…».
«Я знаю людей, которые были сотниками Майдана, шли на баррикады, на Институтскую, в них стреляли, кровь и мозги (и это не метафора) их друзей были на них… И эти же сотники через несколько лет в судах защищают генералов ВВ, бывших на Майдане и отдававших приказы «беркутовцам»… Потому что потом сотники Майдана воевали в Донбассе под командованием бывших генералов ВВ».
«Важно понять: почему на Майдане одни люди стреляли в других? Почему правоохранители сделали такой выбор? Даже если они получили приказ убивать, они могли его не выполнить. Но произошло то, что произошло. И, насколько я понимаю, те, кто не убежал, не каются в своем выборе. Почему?»
«Все очень любят рассказывать о какой-то третьей стороне, российских, грузинских или американских снайперах… Мне кажется, это тоже своего рода защита от того, чтобы признать: украинцы убивали украинцев. А так и было. Точка. Но для многих это такое предложение, которое не должно звучать публично…».
«Кто, почему и как действовал в это трагическое время нашей истории. И она нужна обеим сторонам. Чтобы общество, переварив ее, возможно, болезненно, трудно, но все-таки пришло к каким-то сходным выводам. Иначе мы обречены жить в такой гибридной модели, когда одна страна вмещает в себя два абсолютно разных общества, которые чувствуют, видят страну по-разному…».
«Нужно понимать, что в какой-то момент история не могла развиваться по-другому. Ни власть, ни протестующие не пошли на компромисс. Люди уже хотели развязки. И власть ее дала. Умеренные и левые Майдана к тому же были более слабыми и менее организованными. В общем, причин, почему все пошло так, а не иначе, достаточно».
«Весь 2013-й медиа говорили об угрозе фашизма в Украине. Партия регионов водила антифашистские марши, а Савик Шустер в мае посвятил этой теме целую передачу. То есть процесс маргинализации и дегуманизации возможного протеста власть начала задолго до Майдана. Из протестующих делали «нелюдей», которых не жалко, которые только мешают общественному порядку, и которых, в случае чего, можно убить…»
«Ты не можешь просто сказать тем же правоохранителям, их родственникам и всем, кто не принял Майдан: «Все, ваша картина мира неправильная, вы ошибаетесь, будем жить по-нашему». Так не работает. Чтобы найти убедительные аргументы, наши картины необходимо совместить и не побояться взглянуть на то, что получилось. Вот тогда да, есть шанс получить другое общество…».
«И это касается не только Майдана. После него был Крым, который тоже до конца не рассказан. Где была власть? Знала? Или нет? Что предприняла? Что было на Харьковском съезде? Как убегал Янукович? Кто ему помогал? Что на самом деле произошло в Доме профсоюзов в Одессе? Потом Донбасс… Продолжаем соприкасаться, общаться, однако четко знаем, с кем на какую тему говорить стоит, а на какую — нет, чтобы не войти в конфликт…».
«Общество вообще не хочет знать никаких неудобных тем, касающихся не только Майдана, но и Донбасса, войны… Людям, думаю, изначально было очень больно. А когда болит, когда кризис, то всегда легче поделить все на черное и белое и выбрать свою сторону. Естественно, считая ее белой. На самом же деле все намного сложнее».
«В первую очередь журналист должен показывать, как в таких условиях живут люди. В условиях опасности, обстрелов, отсутствия воды, света… Когда люди остаются один на один с войной без какой-либо власти, когда за помощью обратиться не к кому… миллион историй. Но их очень редко рассказывают, к сожалению. Я все это поняла только потому, что сама ездила по фронтовым селам».
«Не могу сказать точно, нужна пропаганда или нет. Но точно знаю: это — не наша функция. Если она и должна где-то быть, то точно не в новостях информационных каналов. А скорее там, где необходимо отбивать информационные атаки с другой стороны. Однако и здесь у нас нет столько ресурсов, чтобы противостоять их машине».
«…о нем нужно снимать, писать, скорбеть о погибших детях… Не упускать из информационного пространства. Иначе у нас нет Крыма. Тем более нет, если мы только и можем, что злорадствовать — «скорее бы этот мост завалился» и пр. Поэтому мы едем в Крым, несмотря на критику коллег, упрекающих нас, что мы «подыгрываем России, легитимизируем новую власть».
«Украинский «патріот» не может себе позволить так говорить. То есть на кухне может, обвиняя «ватников» во всех смертных грехах, а на публику — нет. «Патриоты» хотят вернуть территории. Не людей. Никаких дискуссий, площадок, где бы обсуждалось, как интегрировать людей в Украину, просто не существует…».
«Я неоднократно видела сюжеты, когда журналисты берут интервью у людей, в дома которых только что попали снаряды, у которых сгорела машина… И если, не дай Бог, человек скажет «да от наших», начинается методичное уничтожение чужого неправильного мнения. Ну, и человека заодно. Разбитый дом забыт, машина — тоже…».
«Очень много случаев, когда коллеги снимали сюжеты о мародерстве нашей армии, но в эфир они так и не вышли… Но это тоже — мы. Та часть нашей идентичности, над которой нужно работать… В этом же ряду — применение силовиками насилия по отношению к задержанным, к пленным. У нас об этом все молчат. Рассказывают только корреспонденты зарубежных корпунктов».
«Есть часть журналистов, которые за время поездок на фронт давно сдружились и породнились с военными. После обстрелов и каких-то передряг. Кто будет что-то снимать или писать плохое о близких людях?..Также есть позиция менеджмента и собственников каналов и изданий — не трогать больные темы. Достаточно и тех, кто изначально для себя решил: они — «информационные солдаты» войны».
«Это какое-то природное стремление искать справедливость. Мое собственное, не всегда умелое… Потому что сама иногда поступаю неправильно. Но я ищу ответы, руководствуясь какими-то внутренними, уже существующими и мною же отлаженными весами. Я принципиально следую своему выбору. Иногда — одна».
«Но я не делю путь в профессии на женский или мужской. И да, я прошла несколько трудных и не всегда безопасных этапов в своей жизни и профессии. И что? В отношении личного. У нас с мужем был очень тяжелый этап. Он тоже был на Майдане, был в сотне. Он считал, что я должна быть рядом с ним и поддерживать его. Я же видела свои личностные задачи и функции в этой истории по-другому».
«Однажды меня записали на программу для журналистов, которые были на войне. Она проходила в Северной Ирландии. Из Восточной Европы я была одна. На тот момент я не совсем понимала, зачем меня затолкнули в эту программу. Мне казалось, что у меня все хорошо, мне ничего не нужно… и вообще, что я тут делаю? У людей были истории намного сложнее. Но я послушала тренеров и поняла, что это не так…».
«Это ж мировой формат такой, что ты должна быть идеальной успешной женщиной, профессионалом, матерью, все успевать и еще выглядеть на все сто. Ну, конечно, считаю, что такой подход несправедлив по отношению к нам. И мне кажется, что тренд все-таки немного меняется. Женщине надо думать о том, что она сама хочет. А не о том, какой ее хотят видеть общество, коллеги, муж, дети…».
«Я верю в Бога и в какие-то основные общечеловеческие вещи. В то, что семья важна… Но, с другой стороны, все эти галицкие штуки так долго на меня давили, что сейчас я хочу от них немного отойти. Я слишком много комплексовала и переживала, что что-то делаю неправильно по отношению к людям, к семье».
«Когда-то была на таком крутом тренинге, еще до Майдана, где нам рассказывали, что рассуждать о категориях справедливости, права, добра и зла не стоит…Каждый живет с набором каких-то своих внутренних ценностей. Я не могу убить человека, потому что верю в Бога. А другой человек не верит, и тоже не может убить, потому что так он устроен внутри. А кто-то, наоборот…».
«Ну, в этом я тоже изменилась. Раньше это означало везде успеть и везде быть первой. В том числе еще и на вечеринку успеть после двенадцати ночи. Теперь я так не хочу. Я хочу более спокойной атмосферы, хочу больше читать, не хочу везде успевать. И я не вижу в этом проблемы».
«Ночных телефонных звонков и каких-то ужасных новостей от родных. Или от друзей, которые мне дороги. Да, этого боюсь… Еще одиночества пока боюсь…Потому что все люди одиноки на самом деле. Как бы счастлив ты ни был, и сколько бы близких людей тебя ни окружало. И как-то глупо этого бояться. Надо принять… Я пока еще с этой задачей не справилась…».
Комментировать 
